ТРОИЦА

Праздник Святой Троицы в калужской традиции выступает границей весны и лета, его обряды маркируют наступление нового жизненного цикла.

Ранее, по-видимому, в калужской народной традиции воскресенье в отличие от церковного календаря называлось Духовым днем, а следующий за ним понедельник — Троицей. «Воскресенье - "па вашему — «Троица", а по нашему — "Духов день". А в понедельник — Троица. А через неделю — Загывина» (д. Кузьминичи Кбш.) Сейчас, в связи с возрастающей ролью православной церкви в жизни общества, названия чаще всего совпадают с церковными. Кое-где названия Духов день и Троица являются взаимозаменяемыми: «У нас Троица и Духов день — одно и то же» (пос. Жилино Кбш.).

Интересное объяснение названию праздника дали в селе Красное Хвастовичского р-на: «чаřо на Троица? — шо три дни, знай, праздники!»

В большинстве исследуемых нами районах Калужской области к троицкой обрядности примыкает обряд крестин (и/или похорон) кукушки. Обычно он приурочен к празднику Вознесения Господня, то есть отмечается за полторы недели до Троицы (Ушéстя, Шóстое, Трубúшник). Этот обряд можно назвать подготовительным действием по отношению к празднику Духова дня (Троицы). Нередко самими носителями традиции он осознается как пограничный между весной и летом: «кукушку крестили — знак таво, што лето падашло» (пос. Зикеевский завод Жздр.).

Завершают троицко-духовской обрядовый комплекс Заговиныь — воскресенье перед Петровским постом, через неделю после Троицы. В единичных случаях этот день называли  «маленький Семичок» (с. Красное Хвст.) или «Переéřры» (д. Кудрявец и Теребень Хвст.)

Таким образом, для троицкой обрядности характерна значительная временная протяженность ритуального комплекса.

Важнейшим атрибутом троицкой обрядности является зелень — в виде деревьев, трав, цветов. Многие исследователи указывали, что «основа троицкой обрядности — культ растительности, которая в это время начинает расцветать»[1]. Почти повсеместно в обследованных нами селах дома украшали зеленью. «Сегодня Троица, завтра — Духа. И на Троицу, и на Духа вадили хараводы. На Троицу на берёзке веточки не завивали, а рядом с домом сыпали. Бы[ва]ло парубим, принесём, насажаим. Высокие такие рубим. На акошко ставили, ягель принасили с речки. По полу стелили, запах хароший был» (д. Теплово Сп.-Дм.) «Срубали две берёзки, настановять возле дверки и свяжуть. Называицца? Венок. Мы наладим па две берёзки рядам, если разваливается, еще лычками свяжем» (д. Белый Колодец Жздр.)

Не сохранилось (а возможно, и не существовало) никаких специальных названий подобного рода действий (например, в соседней Смоленской области зелень называли «маем».

Такая троицкая зелень, по мнению многих исследователей,  имеет непосредственную связь с душами умерших, которые в этот переходный период появляются на земле. Ее приносят из леса накануне Троицы, а после праздника уничтожают различными способами: отдают на съедение скоту, выбрасывают за пределы села и т.д. Иногда эта связь усиливается еще и тем, что зелень собирают непосредственно на кладбище, куда обязательно ходят в Родительскую субботу, накануне Троицы (Духова дня): «на магильник пад Троицу ходим, там ламаим кустиков, приносим, [о]коль Бога на иконы там кустиков нескольки становим и берёзки, и кленочик, и вербачки усякыи» (д. Войлово Лдн.).

Считается, что троицкая зелень часто обладает свойствами оберега, к примеру, в д. Курганье Людиновского района святили три березовые веточки и со свечой ставили к иконе, где хранили в течение года.

С зеленью связаны и другие троицкие обряды. Так, среди устойчивых форм троицкой обрядности наибольшее распространение имеет повсеместное для исследуемого региона завивание венков. В воскресенье девушки и женщины шли завивать венки на березах, связывая на них веточки в форме круга. По этим венкам гадали через неделю, «на заřвины». Таких венков могло быть несколько, в соответствии с несколькими загаданными желаниями (или людей, на которых загадывали).

Венки завивали рядом с полем, где сажали рожь: «вот жито сеялось, рожь. Вот в то поле всегда и хадили» (с. Бутчино Кбш.) Нельзя было не прийти развивать свой венок, говорили, что тогда на нем «русалка будет качаться».

Одновременно с завиванием венков на деревьях могли делать венки и на голову, тогда по ним гадали, бросая в воду и следя за ними. Гадали либо на замужество, либо на смерть (плывет венок или тонет).

Здесь же, на поле, устраивалась обрядовая трапеза с яичницей в качестве ритуальной пищи. «Не в адном кастре. Несколько кастров» (с. Бутчино Кбш.)

Поскольку описываемый цикл обрядов является переходным периодом между сезонами, то об этом времени можно говорить как о размыкании границ между двумя мирами, появлением душ умерших на земле, их взаимодействии с живущими. Мифологический персонаж «кукушка», широко распространенный в изучаемых нами районах, относится, по нашему мнению, к таким воплощениям.

Разновидностей исполнения этого обряда в записях НЦНМ множество, поэтому попробуем некоторым образом классифицировать их. Возьмем в качестве релевантных признаков внешний вид куклы и действия, с ней совершаемые. Итак, сама кукушка может быть представлена в двух основных формах.

Во-первых, в виде маленькой куколки женского рода, сделанной из тряпок и (или) травы.

д. Андреевы Палики Людиновского района, 2003 г.

пос. Зикеевский завод Жиздринского района, 2007 г.

Так, в Людиновском районе в основе кукушки была раздвоенная березовая (иногда ольховая) веточка. По выражению исполнителей, ее «пеленают», то есть обертывают красивыми тряпочками, которые приносят девки: «кто какой махорик, ласкутик» (д. Которец Лдн.). В д. Черный Поток куклу делали с каблучками, то есть конец каждой из двух веточек раздваивался еще раз; возможно, что это орнитоморфная деталь, обозначающая птичьи ножки. «Ножки» пеленали обязательно красной тряпкой, далее делали традиционный девичий костюм, но без фартука (так как, по словам исполнителей, в фартуке не хоронят). Как и большинство архаичных кукол, кукушка должна была быть «слепая», то есть без лица, но в более поздних вариантах его стали рисовать. Такой тип «кукушки» был распространен на территории соседних Людиновского и Жиздринского районов, а также в Хвастовичском районе (см. карту-схему Кукушка).

Во-вторых, в виде большой антропоморфной куклы — она могла быть и просто украшенным деревцем (березкой, рябиной) и буквально выполненным чучелом. «Аны кус[т] рябинавай бяруть и вянки завивають. А патом вот эту какушку нясуть па всей деревне: "Рябина, рябина", как-та приřаваривають. И танцують. Вот этот венок снимают и заливают, называют "какушку залили" в речку»  (д. Бережки Крв.) Такая кукла была известна в Кировском и Куйбышевском районах, при этом иногда она называлась не «кукушкой», а просто «куклой».

Существенной является и дальнейшая судьба сделанной куклы, которая часто зависит от ее формы.

Маленькую куколку нередко «крестили». Крещение было достаточно условным: «пабрызгають, памоють её» (д. Черный Поток Лдн.). Потом сделанную куклу ставили на окно или клали на лавку, делали гробик, застилали его соломой, которая по народным представлениям «греет покойников», делали подушечку, набитую соломой. Совершаемые действия полностью соответствовали всем этапам похоронного обряда — гробик несли на носилках, опускали в ямку на полотенцах и т.д. Важно, что кукушку чаще всего закапывали в ржаном поле, что прямо указывает на связь обряда с аграрной магией.

Обряд с кукушкой являлся одним из женских весенних обрядов, в нем участвовали девушки и молодки; параллельно свои «похороны кукушки» могли делать девочки. Обряд совершался тайно, мужчины, парни не могли присутствовать при нем и знать о месте «крещения» и захоронения кукушки. Для этого хоронили рано, до восхода солнца (именно в это время «коридор между мирами» еще открыт): «А тада рана подымаемся на Вознесение, рана-прерана. И мы убеřаем, штоб ребята нас не нашли!» (д. Которец Лдн.). Парни  или мальчишки караулили девушек на крышах, старались подсмотреть и разорить место захоронения. Иногда оно оказывалось тайным даже для всех участников: похороны производили одна-две выбранные девушки. Бывало так, что могилу делали фальшивую. Настоящую же затаптывали, чтобы никто не видел или, если ставили крестик, то так, чтобы не был виден во ржи. Очевидно, что раньше тайность совершаемых действий была необходимой; по замечания Р. Кедриной «Ни одна крестьянка не сознается, что умеет "сряжать и кстить кукушку"»[2].

Если могилка все-таки разрывалась, ребята приносили куклу, надсмехались над девками, иногда в насмешку прибивали ее к столбу, вместе с лаптем, в котором ее там хоронили (с. Вербежичи Лдн.). При серьезном отношении к обряду, в этом случае праздник был сорван, это могло предвещать плохой урожай или неудавшееся замужество, девушки очень переживали, плакали. В позднейших вариантах, конечно, наблюдалась более игровая атмосфера.

Что же касается обрядов, совершаемых с большой куклой, то они совсем не были тайными, производились массово и празднично: «Ишли на луřа, там абед сабирали, ну выпивали. Ну вот там пасидять, паабедають, папають, ну тада падымаюцца, ламають березки кустикав, наряжають бусами, ну и па деревне... Ну и идуть. Уперёд — танцують троя-щетвера, с етыми с березками. Ну, у нас вот сюда тут к рещке шли, эта называли "заливали кукушку". Идуть, пають па деревне, танцують» (д. Бережки Крв.). «Тут бывала как глянишь, километра на два все идеть народ, эт какушку кстить, харанить, а там тоже игры, танцы, у нас сколькя деревней схадилась на этат бальшак, на эта места, где всегда хадили. Там столько народу, там столько шуму, там сколька веселля!» (д. Кургановка Лдн.)

Это антропоморфное чучело, одетое в женскую одежду проносили по деревне, а потом разрывали (и/или бросали в воду). Во время шествия с куклой по деревне участницы процессии плясали и трепали куклу. Действия, с ней производимые, могли приходиться не на Вознесение, а на Духов день. В этом случае обряд уже примыкает к «проводам Русалки». Эту куклу чаще всего заливали (топили в реке), а иногда разбирали — «кто ее сделал, тот и домой принес, разобрал, да и все».

Эти две формы могли сосуществовать и на территории одного района. Так в Жиздринском и Людиновском районах наряду с маленькой куколкой в одних селах, в других была большая кукла, а нередко даже две — Кукушка и Кокун. Иногда они сочетаются даже в пределах одной деревни, так, в д. Песочня большая кукла была у взрослых женщин, маленькая — у детей.

Музыкальное наполнение разных форм обряда также отличалось. В первом случае, как неотъемлемая деталь похоронного обряда в момент закапывания кукушки возникало голошение. При этом выбирали наиболее умелую в этом деле молодку («ну, каму ш плакать? Нада Маньке плакать!»). Часто бывало, что плач начинался символически («Што вроде паложено»). Традиционная плачевая модель с накопленными веками архаическими композиционными стереотипами, однако,  вызывала к жизни искренние трагические эмоции. «Начнёть причитывать и заплачеть па всей па правде. И заřалосить, и мы заřалосим» - это говорилось о причитальщице Марии Моховой из д. Сельцы Людиновского района.

В наших материалах, несмотря на повсеместное упоминание о голошениях, собственно музыкальных примеров записано не так много — 2 достаточно развернутых и 2 фрагментарных плача, а также отпевание кукушки. Наиболее протяженный плач записан в  уже упомянутой д. Сельцы, где традиция похоронных причитаний жива и поныне.

«Ох, золотая моя додечка»[3]
(причитание на кукушку)

Та же талантливая плачея исполнила поминальный плач по мужу. Несмотря на разных адресатов, эти плачи, в общем, идентичны, для них характерна речитативная, безраспевная структура, соответствие одного слога текста одному звуку. Начальный возглас «Ой!» («Ох!») или первый слог поэтической строки выделяются верхним тоном лада. Лад в обоих случаях нестабилен и меняется от квартового амбитуса к большетерцовому. Мелодия представляет собой нисходящую волну от верхнего тона к нижнему, с многократным повторением его в конце; на эту речитацию приходится текстовая импровизация.

Иногда в полном варианте обряда имитировалось церковное отпевание, это добавляло звучание совсем иного стилевого пласта.

Кукушечка наша хоронится с. Красное Хвастовичского района, 2008 г.

Во втором случае, шествие с куклой сопровождают веселые, плясовые, часто, по словам исполнителей, «срамные» (скоромные) песни. «Как у этой рощи деука гуляла», «Брали деуки лен», «Рябина, рябина», «Под горожей было диво».

Под горожей было диво

Песни эти не являются обрядовыми по музыкальной стилистике, однако условия их функционирования говорят об их магической функции. Появление эротической тематики в таких песнях не случайно: тема сексуальности и материально-телесного низа всегда полновесно звучит в свадьбе и тех календарных праздниках, которые связаны с сельскохозяйственной магией. В народной культуре широко распространены представления о том, что плодородие полей, скота, людей посылается «родителями», «предками», а в переходный троицко-духовской период как раз и является периодом появления «родителей» на земле. Даже в некоторых плачах по кукушке также содержится определенный эротический подтекст. Сами тексты плачей двусмысленны и полны известного рода загадок. Исполнитель такой загадки как бы демонстрирует свою наивность, делает вид, будто не догадывается о втором смысле слов «долбить», «лупить» и т.д.  

Милый мой Лупилушка!
Бувала, ты зыдирёшь, налупишь
И хлебушка купишь.
А типеря некаму хлебушка купить!

Наполнение обряда эротическим смыслом становится особенно ярким в тех вариантах обряда, где участвуют два персонажа - «кукушка» и «кукун» (кóкун, кукуль, кукавéц).  Персонажей наряжали соответственно их гендерным признакам: «Кукушка была в паневе, как баба молодая. И занавеска у ей. Такая порядочная. А Кукавец, например, у рубахе у шелкавай. Поясам подпоясан так-та вот, а тут грудь так-та вот вышитая. (- Какие, маленькие?) С лакаточек. Шли в лес, песни играли, их держали в руках. Уместе, парочкой. Одна держит, молодая. Накрыты кисеею, марлей. Ишли, песни играли» (д. Стайки Хвст.) Иногда в обряде проскальзывали свадебные элементы: «Жанили. Мужичка делали, с сущком! И на невесту клали этат сучок! Вот что делали. Маленькие, а знали!» (с. Красное Хвст.)

Именно вариант обряда с двумя разнополыми куклами чаще всего  сочетается с кумлением. Как пишет исследовательница календарно-песеного цикла у восточных славян О. А. Пашина, кумление — «одно из важнейших способов вхождения людей в особое ритуальное пространство». И далее: «Кумление как способ породнения уравнивает всех членов одной половозрастной группы, консолидирует их»[4].

В исследуемых нами районах кумление как обрядовое действие зафиксировано в Жиздринском и Хвастовичском районах.

В д. Стайки Хвастовичского района так описывали кумление: «Малака сбираем, круп, у лесу схуваем. Варим яешницу, ставим. Две кукушки играють. Маладые девки собираются. Пастарше бабы сидят, варят, а маладые — песни играють. Заходять вот так-та: "Кума, ку-ку (показывает высоко)!" "Ку-ку" (низко)». Березку адна к аднэй привязывали: два саседних дерева макушечками. Кагда кумятся, адна девушка стаит с адной стараны ат свитых березок и держит Кукушку, а другая стаит с другой стараны и держит Кукавца. Гаварят: "Ку-ку" и меняются местами. Переходят пад березками. Апять тах-та кричим». 

В д. Коренёво Жиздринского района плели из травы две кукушки, устанавливали их на березки, которые наклоняли в виде воротец, кумились на коленках с двух сторон от берез, трижды приговаривая следующие слова: «Кума, кума, давай кумиться, вовек не браниться» (зап. в пос. Зикееввский завод Жздр. от информатора родом из д. Коренёво).

пос. Зикеевский завод Жиздринского района, 2007 г.

Ответы в этих коротких ритуальных диалогах могли варьироваться. В д. Младенск Жиздринского района отвечали: «Кума, не кумись, не бранись,  с роду векувечнаго. Аминь!». Необходимо подчеркнуть только зачин, в основе которого часто лежало подражание кукованию кукушки.

Обычно кумовство считалось действительным в течение всего следующего года.

Кумление могло происходить и без участия куклы-кукушки. Так в Кировском районе породнение могло состояться при помощи совместной троицкой трапезы: «Кумились — сидели, выпивали» (д. Анновка Крв.) или совместных обрядовых действий с троицкой зеленью: «Завивали берёзки, связывая вместе адну с другой. Гуляли, танцували, яишницу там жарили. Эта называлась "кумилися". Вот пошли мы с табой, связали — мы кума уже» (д. Черное Крв.). Однако нередко исполнители подчеркивали связь между крещением кукушки и кумовством, так как кумами в местной традиции назывались крестные родители новорожденного.

Необходимо отметить, что во многих селах под названием «крестить кукушку» в памяти исполнителей остался только последний этап обряда — торжественный помин, то есть застолье с ритуальной едой (яйца, драчёна): «Ну тада хадили бывала кукушку крестить, яишки жарили. Тада в лес ушли, чугунок мать давала, малачка, а мы нажарим там яишни, с малачком набалтаим на кастре. Называлось "кукушку крестять в лесу"» (д. Выползово Крв.).

Уточним, что обрядовые действия с «кукушкой» были распространены не во всех рассматриваемых нами районах. Так, в Барятинском и Спас-Деменском районах  «кукушки» не было вовсе. Возможно, это объясняется тем, что указанные районы примыкают к Смоленской области, для которой этот персонаж не характерен. Так ли это? Единственное свидетельство, что «кукушкой» был корень растения, который хоронили под лозовый куст, было зафиксировано в д. Болва Спас-Деменского района.

Необычайно важным является вопрос о функции звука в подобных обрядах-действиях. В обрядах символических похорон, совершаемых большим количеством людей, обязательным было наличие шума, единого и неопределенного по высоте звучания. Во всех подобных обрядах такой ритуальный шум имеет апотропеическую функцию — изгнания, проводов. Почти все формы символических похорон сопровождаются смехом, весельем, громкой реакцией участников. Н.И. Толстой пишет, что «граница слышимости голоса создает защитный магический круг, но такая же граница может возникнуть, если производить ритуальный стук, треск и шум ударами по железу, сковородке, кастрюле и т.д.»[5]. К этому типу ритуального звучания принадлежит описываемые нами обряды с большой куклой. В д. Сорокино Ульяновского района шествие на Троицу сопровождалось обязательными частушками под аккомпаненемент косы.

В обрядах с маленькой куколкой-кукушкой захоронение должно было производиться наоборот тайно, а поэтому и тихо, часто ограниченным числом участников. В этом случае ритуального шума не производилось. Подобные обстоятельства обрядового исполнения обусловливают манеру исполнения и другой способ интонирования текста. Причитание, вероятно, было негромким, звучащим в узком кругу; характерна реплика плачеи перед началом причитания: «так, собираемся усе в кучечку» (д. Сельцы Лдн.). О чем может говорить иное обращение со звуком? Вероятно, вместе с такой кукушкой не изгоняют скверну, нечистую силу. Отсутствие ритуального шума скорее подтверждает гипотезу этнографа Т.А. Бернштам, которая трактует кукушку как некую высшую силу, покровительницу половозрастной группы девушек и молодок[6]. Этот же образ подтверждает текст приведенного нами отпевания:

Кукушечка наша хароница,
Матушка наша идёть у землю ат нас.
Пыради нам хлебушка, пыради нам милая,
Дай нам щастье тваё, дам нам долю тваю,
Мы малоденьки, непынятнаи,
А разуми ты нас, и спаси ты нас,
Наша милая, наша любимая, прасти нас

Многообразие местных форм, разнообразие и сложность элементов обряда лишь подтверждает, что троицко-духовской комплекс до последнего времени оставался важнейшим праздником календарного цикла.

К сожалению, в исследуемых районах Калужской области практически не было записано обрядовых песен, звучащих в ритуалах весенне-летнего пограничья. Все обряды обслуживались песнями других жанров — лирическими, плясовыми, причитаниями или инструментальными наигрышами. Завивание венков и гадание по ним повсеместно сопровождалось лирической песней «Весёлая беседушка», которая в местной традиции бывает приурочена и к свадьбе, и к масленице, и просто исполняется «в беседах». Кроме нее, к Троице были приурочены и другие лирические песни (см. Протяжные песни). Праздник Троицы в Калужской области был кульминации в вождении хороводов. На Троицу, по воспоминаниям участниц праздника, они считались обязательными и производились с большим размахом. (см. Весенне-летние хороводы).

Собственно обрядовыми мы можем считать две песни, исполняемые «на кукушку» в Ульяновском районе. Хотя эти песни по музыкальной стилистике можно отнести к лирическим, однако время их звучания строго ограничено рамками соответствующего обряда, и в сознании исполнителей эти песни связаны с конкретной обрядовой ситуацией, во время которой они поются.

Кукушка рябая д. Уколица Ульяновского района, 2009 г.

---

[1]Соколова В.К. Весенне-летние алендрные обряды русских, украинцев и белорусов. М., 1979. С. 188
[2]Кедрина Р.Е. Обряд крещения и похорон кукушки в связи с народным кумовством. — Этнографическое обозрение, 1912, №1-2. С. 108
[3]Записано летом 2002 года экспедицией Н.Н. Гиляровой и студ. в д. Сельцо Людиновского района. Исп.: Мохова М.М., 1937. НЦНМ 4404-27. Расш.: М.С. Альтшулер (№ 18827, 2006 г.).
[4]Пашина О.А. Календарно-песенный цикл у восточных славян. СПб.,  2006. С. 83
[5]Толстой Н.И. Магическая сила голоса в охранительных ритуалах // Голос и ритуал. Материалы конференции. М., 1995. С. 103
[6]Бернштам Т.А. Крещение и похороны кукушки. Музыкальная культура и мифология. Л., 1981. С. 197-203